Даланга я запомнил надолго. Как и женщину с хорошим знанием
английского языка. Эта ночь в Бандунге вывела меня на новый уровень понимания и
ощущения происходящего. До сих пор я не мог полностью отрицать важность того,
что мы делаем в Индонезии, мои реакции отражали мои эмоции, и я обычно
успокаивал себя тем, что обращался к разуму, историческим примерам и
биологическому императиву. Я оправдывал наши действия жизненой необходимостью,
убеждая себя в том, что Эйнар, Чарли и остальные поступают так, просто заботясь
о своих семьях.
Мои же дискуссии с молодыми индонезийцами, однако, вынудили
меня посмотреть на другой аспект проблемы. Их глазами я увидел, что эгоизм во
внешней политике не идет на пользу будущим поколениям. Он близорук, подобно
годовым отчетам корпораций и стратегиям политических лидеров, формирующих эту
внешнюю поитику.
Как оказалось, данные, которые мне были нужны, требовали
частых визитов в Джакарту. Я воспользовался этим временем, чтобы хорошо
обдумать все это и сделать записи в своем дневнике. Я блуждал по улицам города,
подавая нищим, и пытался вовлечь в разговор прокаженных, проституток и уличных
мальчишек.
Тем временем, я обдумывал природу иностранной помощи, и
пытался понять каким наилучшим образом развитые страны могли бы помочь
облегчить нищету и страдание в странах третьего мира. Я спросил себя, когда
иностранная помощь является подлинной и когда продиктована лишь жадностью и
корыстью. Я задумался, является ли подобная помощь всегда альтруистической. Я
был уверен, что страны, подобные моей собственной, должны принять все меры для
помощи больным и голодающим всего мира, и я был точно так же уверен, что очень
редко – если вообще когда‑либо – это было главным мотивом для нашего
вмешательства.
Я все время возвращался к главному вопросу: если целью
иностранной помощи является империализм, правильно ли это? Я часто завидовал
людям, подобным Чарли, которые настолько верили в нашу систему, что полагали
необходимым насаждать ее во всем остальном мире. Я сомневался, позволит ли
недостаток ресурсов жить всему миру по образцу Соединенных Штатов, при том, что
даже в самих Соединенных Штатах миллионы людей живут очень бедно. К тому же мне
было далеко не очевидно, что все люди в других странах хотят жить, как мы. Наша
собствення статистика насилия, депрессий, употребления наркотиков, разводов и
преступлений показывала, что хотя наше общество и относится к самым богатым в
истории, оно, пожалуй, еще и одно из наименее счастливых. Почему же мы хотим,
тобы другие нам подражали?
Возможно, Клодин предупреждала меня об этом. Я больше не был
уверен, что в точности понял то, что она хотела сказать мне. В любом случае,
интеллектуальные игры остались позади, и время моей невинности прошло. Я
написал в своем дневнике:
Невиновен ли кто‑либо в США? Хотя находящие на вершине
экономической пирамиды получают практически все, миллионы из нас тоже прямо или
косвенно извлекают для своего существования средства от эксплуатации стран
третьего мира. Ресурсы и дешевая рабочая сила, которые питают нашу коммерцию,
прибывают из стран, подобных Индонезии, и лишь крохи возвращаются назад.
Иностранные кредиты гарантируют, что сегодняшние дети и их внуки этих стран
останутся заложниками ситуации. Они должны позволить нашим корпорациям разорять
природные ресурсы своих стран и отодвинуть образование, здравоохранение и
социальное обеспечение на задний план в пользу выплат долгов нам. Тот факт, что
наши собственные компании уже получили большинство этих денег за строительство
электростанций, аэропортов и технопарков, не влияет на положение вещей. Делает
ли невиновными большинство американцев то, что они ничего об этом не знают?
Неинформированными или дезинформированными – да, но невиновными?
Конечно, я понимал, что сейчас меня надо причислить к
активным дезинформаторам.
Призрак войны за веру тревожил меня, и чем дальше я
вглядывался в него, тем более вероятной мне казалась эта война. Мне казалось
лишь, что этот джихад случится не столько в виде войны мусльман с христианами,
сколько в виде войны стран третьего мира, возможно с мусульманами во главе,
против развитых стран. Мы в развитых странах являемся потребителями ресурсов, а
страны третьего мира – их поставщиками. Это – колониальная система, созданная
для того, чтобы страны, обладающие мощью и силой, но испытывающие недостаток
ресурсов, эксплуатировали страны, владеюшие ресурсами, но слишком слабые, чтобы
защитить себя.
У меня не было с собой книги Тойнби, но я знал, что история
гласит, что поставщики ресурсов, которых достаточно долго эксплуатируют,
непременно восстают. Достаточно было вспомнить Американскую революцию и Тома
Пэйна. Я припомнил, что Великобритания оправдывала свои налоги военной защитой
колоний от французов и индейцев. Колонисты имели на этот вопрос совершенно
другую точку зрения.
То, что Пэйн предложил соотечественникам в своем блестящем
«Здравом смысле» было той душой, о которой говорили мои молодые индонезийские
друзья, – идеей, верой в правосудие высшей власти, религией свободы и
равенства, диаметрально противоположной британской монархии и ее элитарной
классовой системе. То, что предлагали мусульмане. было очень похоже: вера в
высшую силу и уверенность в том, что ни одна страна в мире ни имеет права
эксплуатировать другие страны. Подобно колонистам‑минитменам, мусульмане
угрожали борьбой за свои права, а мы, подобно британцам 1770‑х называли это
терроризмом. Казалось, история повторяется.
Я спрашивал себя, в каком мире довелось бы нам жить, если бы
Соединенные Штаты и их союзники обратили все деньги, потраченные на
колониальные войны, подобные вьетнамской, на борьбу с мировым голодом, на
распространение образования и основ здравоохранения, доступных для всех,
включая наших собственных граждан. Я спрашивал себя, как отразилось бы на
будущих поколениях то, что мы предприняли бы для устранения причин
неблагополучия, для защиты водных бассейнов, лесов и других природных богатств,
которые обеспечивают чистый воздух, воду и прочее, что питает наш дух и наше
тело. Я не думаю, что Отцы‑Основатели предполагали право на жизнь и свободу
исключительным для одних американцев, так почему же мы теперь воплощаем те
стратегии и империалистические ценности, против которых они сражались?
В мою последнюю ночь в Индонезии я внезапно проснулся, сел в
кровати и включил свет. Я почувствовал, что кто‑то еще находится в комнате со
мной. Я посмотрел вокруг на обстановку номера в «Интерконтиненталь Индонезия»,
на мебель, шелковые гобелены и кукол‑марионеток в рамках на стенах. Затем я
снова заснул и увидел сон.
Я видел Христа, стоящим передо мной. Он выглядел точно так
же, как тот Иисус, с которым я разговаривал каждый вечер маленьким мальчиком,
деля с ним свои заботы во время вечерних молитв. За исключением того, что Иисус
моего детства был белокожим и белокурым, этот имел вьющиеся черные волосы и
темный цвет лица. Он наклонился и поднял что‑то на уровень своего плеча. Я
ожидал увидеть крест. Но вместо этого я увидел автомобильную ось с
прикрепленным колесом, похожим на металлический нимб над его головой. Смазка
капала с его лба, подобно крови. Он выпрямился, посмотрел мне в глаза и
промолвил: «Если бы я пришел теперь, вы увидели бы меня другим». Я спросил,
почему. «Потому, – ответил он, – что мир изменился».
Часы сказали мне, что вот‑вот рассветет. Я знал, что не
смогу заснуть снова, поэтому оделся, спустился на лифте в пустое лобби и стал
блуждать по аллеям у плавательного бассейна. Луна была яркой, сладкий запах
орхидей наполнил воздух. Я уселся в кресло на веранде и подумал, что же я здесь
делаю, почему события моей жизни привели меня на эту дорогу, почему Индонезия?
Я знал, что моя жизнь изменилась, но я и понятия не имел, насколько решительно.
Энн встретилась со мной в Париже на моем пути домой в поптке
примирения. Но даже в течение этих французских каникул мы продолжали ссориться.
Хотя в нашей совместной жизни было много хорошего, мы поняли, что за плечами у
нас слишком много гнева и обид, чтобы ее продолжать. Кроме того, слишком о
многом я не мог ей никогда рассказать. Единственным человеком, с которым я мог
бы поговорить об этом, была Клодин, и я думал все время только о ней. Энн и я
приземлились в Бостонском аэропорту и разъехались по своим апартаментам в Бэк
Бэй. |