Обычно под конспирологией подразумевается сфера знания, в которой история, особенно резкие ее повороты, рассматривается сквозь призму тайной борьбы, заговоров и контрзаговоров неких скрытых сил – орденов, масонских лож, спецслужб, тайных международных организаций и т.п. Часто к конспирологическим штудиям относятся как к чему-то несерьезному, легковесному, а то и просто одиозному. И для этого есть вполне резонные причины.
Немало конспирологических работ написано в погоне за сенсацией и заработком, отсюда – легковесность и примитивность, часто – непроверенность фактов и т.д. Многие конспирологические работы суть не что иное, как своеобразные акции прикрытия, цель которых – либо отвлечь внимание от главного, от базовой операции, заставить публику сконцентрировать внимание не на том «шаре», не на том «наперстке», да еще наварить на этом (очень похоже, что «Код да Винчи» из этого ряда), либо, напротив, привлечь внимание к какой-либо теме и проблеме, разрекламировать те или иные структуры (или тех или иных лиц) как якобы обладающие неким скрытым могуществом и т.п.
Не прибавляет доверия к конспирологии и то, что порой она становится элементом неомифологических конструкций (борьба «Добра против Зла», «сил Бытия против слуг Небытия» и пр.). В таких случаях реальный и часто корректный сам по себе анализ компрометируется ненаучным характером схемы, элементом которой он оказывается и в которой научные термины пересыпаны религиозными и мифологическими, являются их функцией. Особенно когда схемы эти подаются как озарение (типа распутинского «я так вижу»), которое на самом деле представляет собой (пост)модернистскую версию мракобесия, шаманского камлания.
Иногда имеют место более замысловатые комбинации: конспирологическая работа появляется специально для того, чтобы, попав под огонь разгромной критики, раз и навсегда скомпрометировать исследования по какому-то вопросу (часто это делается накануне выхода в свет серьезной публикации на сей счет). И невдомек публике, что автора заказухи – слепого агента – исходно снабдили недостоверной информацией, чтобы не допустить серьезного отношения к исследованиям в нежелательном для кого-то направлении вообще и – два шара в лузу – нейтрализовать эффект серьезных публикаций, максимально подорвав цену этого товара на информационном рынке.
Кстати, сам рынок конспирологической литературы во многом призван дезориентировать людей, топить их в потоке информации, в котором они не способны разобраться, отвлекать внимание от реальных секретов, от тех мест, где их действительно прячут.
Вспомним диалог отца Брауна и Фламбо из честертоновской «Сломанной шпаги»: «После минутного молчания маленький путник сказал большому: «Где умный человек прячет камешек?» И большой ответил: «На морском берегу». Маленький кивнул головой и, немного помолчав, снова спросил: «А где умный человек прячет лист?» И большой ответил: «В лесу». Иными словами, секреты практичнее всего прятать на видном месте. Подобной точки зрения придерживались не только Гилберт Кийт Честертон и такие мастера детектива, как Эдгар По и Артур Конан Дойл, но и Александр Зиновьев: «Самые глубокие тайны общественной жизни лежат на поверхности».
В этом смысле одна (но далеко не единственная) из задач реальной конспирологии – прочитывать скрытый смысл, hidden script очевидного, лежащего на виду и потому кажущегося ясным. В том числе и – высший пилотаж – скрытый смысл самих конспирологических работ. В этом (но только в этом!) плане конспирология – это не столько отдельная дисциплина (хотя потенциально и дисциплина транспрофессионального типа), сколько подход, метод – дедуктивно-аналитический поиск неочевидного в очевидном, тайного – в явном, вычисление скрытых причин и причинных связей (рядов), которые эмпирически, индуктивно непосредственно не просматриваются, в лучшем случае – проявляются в виде неких помех, отклонений, странных пустот. Можно сказать, что конспирология – неотъемлемый элемент истории, социологии, политологии, политэкономии и т.д. Настоящий профессионал в этих областях должен быть еще и профессиональным конспирологом.
Это обусловлено не только несовпадением явления и сущности, но и самой спецификой социального знания, в основе которого лежит несовпадение – принципиальное несовпадение истины и интереса, на порядок усиливающее в этой области знания несовпадение явления и сущности. Эйнштейн говорил, что природа как объект исследования коварна, но не злонамеренна, то есть не лжет сознательно, отвечая на вопрос исследователя. Человек же в качестве объекта исследования часто лжет – либо бессознательно, либо намеренно, скрывая или искажая реальность в личных, групповых, системных интересах. Или находясь в плену ложного сознания, а то и просто от незнания.
Более того, в социальных системах целые группы специализируются на создании знания в интересах определенных слоев, в продуцировании ложного. Так, например, в капсистеме социальные науки и их кадры выполняют определенную функцию – анализ социальных процессов в интересах господствующих групп и с точки зрения их интересов, в конечном счете – ради сохранения существующей системы с ее иерархией. В результате социальный интерес верхов становится социальным и профессиональным интересом того или иного научного сообщества как корпорации специалистов, которая, по крайней мере ее верхняя половина, становится идейно-властными кадрами системы, особой фракцией господствующих групп, привилегированной обслугой.
Социальный интерес верхов автоматически встраивается в исследования научного сообщества, регулируя не только решение проблем, не только способы их постановки, но и то, что считать научными проблемами, а что нет. Отсюда – табу на целый ряд проблем, их практическая необсуждаемость. Список этих проблем в современной социально-исторической науке довольно длинный – от конспирологической проблематики до расовой и холокоста. Любой анализ знания с учетом искажающих его социальных интересов, вскрытие самих этих интересов, анализ реальности с точки зрения не тех или иных групп/интересов, а системы в целом так или иначе соотносится с конспирологией – эпистемологически, по повороту мозгов. Здесь выявляется двойной скрытый смысл: самой реальности (прежде всего властной) и знания о ней (информационной).
Конспирология – это, помимо прочего, всегда раскрытие секретов власть имущих, того, как реально функционирует власть, распределяются ресурсы, циркулирует информация. А поскольку истинная власть – это, как правило, тайная власть или явная власть в ее тайных действиях, тайном измерении, то ее анализ по определению имеет конспирологический характер. Конечно же, имеется в виду не конспирология в одиозно-традиционном смысле как поиск заговорщиков, а, если угодно, политическая экономия заговора.
«Современная политическая экономия учит нас, что маленькие, хорошо организованные группы зачастую превалируют над интересами более широкой публики». Эти слова принадлежат не конспирологу, а известному либеральному американскому экономисту и экономическому обозревателю, нобелевскому лауреату по экономике Полу Кругману. Он прямо пишет, что правые радикалы в Америке, будучи небольшой группой, но контролируя при этом Белый дом, Конгресс и в значительной степени юстицию и СМИ, стремятся изменить как нынешнюю американскую, так и мировую систему.
Задолго до Кругмана – в самом начале XX века – об огромной роли маленьких, хорошо организованных групп в широкомасштабных исторических процессах на материале Великой французской революции писал Огюст Кошен, приводя в пример энциклопедистов. А ведь энциклопедисты жили и действовали до эпохи всесилия средств массовой информации, контроль над которыми увеличивает потенциал «малых народов» различного типа не то что в разы – на порядки, превращая заговор в Заговор. Кругман очень хорошо показал это на примере деятельности неоконов в США в 1990-е годы.
«Никому не хочется выглядеть сумасшедшим теоретиком заговоров, – пишет он в своей работе «Великая ложь». – Однако нет ничего безумного в том, чтобы раскапывать истинные намерения правых. Наоборот, неразумно притворяться, что здесь нет никакого заговора». Слово сказано, и это слово – «заговор», причем как политико-экономический феномен, как система странового, государственного уровня.
Конспирология как политэкономия капитализма
Неявный, тайный аспект, аспект заговора как системы постоянно присутствует в истории, проявляясь по-разному в различных обществах и в различные эпохи. Например, в докапиталистических обществах, особенно в Азии, Африке и доколумбовой Америке, тайна была имманентной характеристикой власти, но эта тайна была на виду, очевидной. Люди знали о тайной власти и о тайне власти, саму власть воспринимали во многом как нечто таинственное. Поэтому в заговоре как системе, как особом феномене, в конспирологии особой нужды не было. Разумеется, это не означает отсутствия заговоров и тайной борьбы в этих обществах.
Совершенно иначе обстоит дело с капитализмом как системой. Поскольку в капиталистическом обществе производственные отношения имеют экономический характер, а эксплуатация осуществляется как очевидный обмен рабочей силы на овеществленный труд, социальный процесс почти прозрачен. Рынок, господство товарно-денежных отношений, институциональное обособление власти от собственности, экономики – от морали, религии – от политики, политики – от экономики (управление экономикой отделяется от административно-политического процесса – «закон Лэйна»), экономики – от социальной сферы – все это обнажает социальные и властные отношения в буржуазном обществе. Рационализация экономических, социальных и политических сфер и отношений максимально открывает процессы, происходящие в этих сферах, делает их принципиально читаемыми и превращает в объект исследования специальных дисциплин – экономики, социологии, политической науки.
Власть в буржуазном обществе лишается сакральности и таинственности. Помимо государства существует гражданское общество. Более того, капсистема – точнее, буржуазное общество ее ядра – единственная, в которой легализуется политическая оппозиция. Власть – государство и политика – особенно с середины XIX века если и не просвечивается, то оказывается весьма и весьма на виду, тем более что официально претендует на открытый и рациональный характер.
И это, естественно, создает для нее очень серьезные проблемы, которые по мере усиления с конца XIX века социальных конфликтов, войн и революций становятся все более острыми. Нормальное функционирование государственно-политического механизма в буржуазном обществе потребовало искусственного создания тени, завесы – того, в чем не было такой потребности до капитализма. Впрочем, это далеко не единственный источник конспирологизации политических, финансово-экономических и даже некоторых социальных процессов в буржуазном обществе. Есть и другой – не менее, а, возможно, более серьезный.
Капитализм как экономическая система имеет мировой, наднациональный (надгосударственный) характер, locus standi («место, где можно стать», лат.) буржуазии – мировой рынок, мир в целом. В то же время формальная политическая организация капиталистической системы выстраивается по национальному, (меж)государственному принципу. Поскольку товарные цепи постоянно нарушают государственные границы, буржуазия испытывает острую необходимость в организациях наднационального, мирового уровня. Готовых и естественных организаций такого уровня у нее нет.
Далеко не все, как Ротшильды или вообще еврейский капитал, могут воспользоваться родственными и общинными связями и таким образом решить проблему организации наднационального уровня (отсюда отмеченная многими исследователями начиная с Карла Маркса и Вернера Зомбарта тесная связь еврейства и новейшего, то есть формационного, капитала, синхронность их подъема с начала XIX века). Поэтому, естественно, буржуазия прежде всего использовала те организации, которые были в наличии, например масонские. Последние начинали выполнять новые функции, в том числе служа средством борьбы с государством (уже антифеодальным, но еще не буржуазным, старопорядковым), причем не только для буржуазии, но и для других слоев.
Дело в том, что на месте разрушившегося и разрушенного в XIV-XV веках феодализма в Западной Европе возник так называемый Старый порядок (Ancien regime – словосочетание, запущенное в оборот во Франции в 1789 году, чтобы оттенить новизну революции и припечатать в качестве негатива то, что ее вожди стремились уничтожить), просуществовавший около 300 лет. Это уже постфеодальный, но еще не капиталистический строй. По сути, это антифеодальная машина, заинтересованная в мировой торговле, но вовсе не готовая допускать в первые ряды буржуазию. Короли в Старом порядке превратились в монархов («монархическая революция» XVII века), а феодалы – в аристократию, главным образом придворную.
Жизнь старопорядковой аристократии была, конечно же, более комфортной, чем жизнь феодальной знати, однако их политико-экономическая сделочная позиция по отношению к крепчавшему государству ухудшилась. Кроме того, они утратили феодальную организацию и вынуждены были довольствоваться теми оргформами, которые предлагало/навязывало им государство. Именно этим обусловлено возрождение в XVIII веке – второе издание старых и возникновение новых – масонских организаций.
Веха здесь – именно вторая четверть XVIII века, когда совпали, с одной стороны, династическая революция в Англии конца XVII века и последовавшая за ней борьба Стюартов и Ганноверской династии – что и стало политической причиной возрождения масонства в Англии; с другой стороны, возникновение первой новоевропейской антисистемной «фабрики мысли» – компании энциклопедистов. Последние развернули систематическое воздействие (серия психоударов) на целые слои, подрывая Старый порядок сверху, с головы. Следующей вехой в развитии конспироструктур станут 1870-1880-е годы, а третьей – послевоенное тридцатилетие (1945-1975 годы).
Сегодня, по-видимому, подходит к концу третья эпоха в развитии мировой тени. Возникнув в качестве средства выяснения династических отношений на национальном и общеевропейском уровнях различных сил, масонские структуры довольно быстро приобрели функции мирового управления. Этот процесс развивался одновременно с усилением Великобритании в качестве гегемона капсистемы, ростом влияния Ост-Индской компании (впоследствии она сыграет огромную роль в формировании тайных и явных форм мировой власти), а затем борьбы между ней и британским государством.
Временем становления теневых, закулисных структур мирового управления (далее – СМУ), которые, по сути, и есть конспироструктуры, стал период 1770-1840-х годов – эпоха революций и массовых движений. Но массовые движения кто-то должен организовать и профинансировать. В европейских условиях первой половины XIX века это могли быть только Великобритания и СМУ, интересы которых тогда совпадали, – эта страна превращалась в их порт приписки.
СМУ (это далеко не только масоны, но и парамасонские организации, финансовый капитал, которому положено действовать в тени и который превратился в финансовую аватару СМУ в силу своего наднационального и теневого характера, а экономической базой СМУ стала индустриальная система производства) оказались третьим – наряду с капиталом и государством – субъектом капсистемы, достроив ее до целостности и превратив государство в функцию капитала на мировом уровне. В «длинные пятидесятые» (1848-1867/1873 годы) капитализм, выражаясь марксистским языком, превратился не только в способ производства (из способа обращения), но и в формацию, в подлинно мировую систему (а не североатлантическую мир-систему).
СМУ выражают целостные и долгосрочные интересы верхушки мирового капиталистического класса, которые далеко не всегда и не во всем совпадают с интересами отдельных фракций этого класса, отдельных государств, а порой и самих СМУ – в этом проявляется диалектическая нетождественность последних самим себе. В любом случае капитализм как система невозможен без СМУ, его политэкономию и историю невозможно написать без учета этих структур – это будет нечто вроде изображения шара как круга или – еще хуже – совокупности точек.
Масонство и парамасонство, являющиеся лишь одним из источников и составных частей СМУ (наряду с традициями венецианской аристократии, ее финансовых и разведывательных структур), на новом витке своего исторического развития стали средством тайной самоорганизации прежде всего той части господствующих групп Старого порядка, которая утратила достаропорядковые феодальные формы организации и социальные позиции которой ослаблялись прежде всего государством и отчасти подъемом новых социальных слоев.
К тому же в изменившихся условиях перед аристократией, а затем и буржуазией вставали задачи на порядки сложнее, чем перед феодалами, и решать такие задачи открыто, публично было затруднительно. Отсюда – усиление тайных организаций, закулисных структур, которые с самого начала сопровождали Модерн – как старопорядковый, так и буржуазный. Причем число этих организаций увеличивалось, а роль возрастала по мере усложнения социальной реальности и мировой экспансии Европы, то есть по мере превращения ее в Запад как ядро мировой капсистемы.
По мере публичного «огосударствления» населения, превращения его в граждан как агентов публичной политики пропорционально возрастала роль тайной, закулисной политики, тайной власти, причем не только внегосударственной – масонской и иных тайных обществ, – но и самого государства. Последнее в условиях расширения публичной сферы и возрастания значения гражданского общества уводило в тень, за кулисы наиболее важные аспекты, стороны и направления своей деятельности, реальную власть и ее главные механизмы. И чем более значительная часть населения получала избирательные права, чем публичнее становилась политика, чем (внешне) демократичнее общество, тем более значимая часть – особенно в XX веке – реальной власти уводилась в тень, действовала конспиративно, в режиме заговора.
Иными словами, заговор – это обратная, темная, теневая сторона демократии и публичности, по сути – темная/теневая сторона Модерна в его североатлантическом ядре. Эпоху Модерна можно рассматривать по-разному, в том числе и как процесс роста этой тени, которая сначала знала свое место, а затем – в «длинные двадцатые» (1914-1933 годы) – поменялась местами с хозяином, стала главной, и, что поразительно, это не нашло практически никакого отражения в науке об обществе. А ведь ясно, что тень нужно изучать принципиально иначе, чем то, что ее отбрасывает, – иными методами и средствами. А уж тень, поменявшуюся местами с хозяином, – тем более. Но вернемся в эпоху раннего Нового времени, в юность Модерна.
Если экс-феодальная аристократия использовала масонские и иные тайные общества, поскольку утратила свою традиционную явную организацию, то третье сословие (буржуазия и обслуживавшие ее адвокаты, журналисты и особенно философы) просто не имело, не успело выработать свои официальные организации, а те формы, которые предлагались государством, его не устраивали. Отсюда интерес и новых слоев Европы к тайным обществам как средству самоорганизации. Негативный фокус этой самоорганизации – государство Старого порядка («абсолютистское», «барочное») – становился для представителей старых и новых слоев общим знаменателем, общей площадкой.
Повторю: масонские и иные тайные общества были наднациональными (это объективно противопоставляло их государству, к тому же становившемуся все более массово ориентированным, открытым и публичным), что соответствовало экономическим и социальным интересам верхушки мирового капиталистического класса и особенно буржуазии. Таким образом, Заговор стал формой самоорганизации старых и новых групп Европы как мир-системы (а с середины XIX века – как мировой системы) XVIII – первой половины XIX веков по отношению к государству и массам – как на внутринациональном, так и на мировом уровне – в борьбе за власть, ресурсы и информацию в постоянно меняющихся и усложняющихся условиях. При этом роль и значение буржуазного сегмента постоянно усиливались, переплетаясь с аристократическим, – внешне при сохранении прежних форм.
СМУ и революционеры: две стороны одной медали, или «Внизу то же, что и вверху»
В деятельности масонов и парамасонов не было ничего демонического или мистического – только борьба за власть, ресурсы и информацию, но борьба не столько в краткосрочной перспективе и с краткосрочными целями – хотя и это тоже, – сколько с долгосрочными макросоциальными, геополитическими и геоэкономическими целями. Несколько упрощая историческую реальность и вычленяя из нее векторную логику, можно сказать, что почти все крупные революции эпохи Модерна прежде всего устраняли те структуры, которые мешали эффективному функционированию верхушки мирового капкласса и связанных с ней групп как мировой, наднациональной силы.
А мешали прежде всего наднациональные же структуры, но не экономического, а политического – имперского – типа: Османская, Австро-Венгерская, Германская и Российская империи. В революциях начала XX века, в их мишенях четко прослеживаются интересы англосаксонского ядра капиталистической системы – ядра, стреляющего с двух рук, по-македонски, с помощью национализма и интернационализма (социализма) – неотразимая комбинация.
Революции европейского Модерна, помимо прочего, постоянно приспосабливали-модифицировали госструктуры к нуждам мирового рынка, а следовательно – к интересам господствующих на нем групп. Не случайно революции и, естественно, войны происходили всякий раз по исчерпании-завершении определенной эпохи в истории мирового рынка, мировой системы, когда уровни мировой прибыли ядра капсистемы начинали снижаться.
Что особенно показательно, каждый новый этап в развитии капсистемы модифицировал старые или создавал новые конспироструктуры (далее – К-структуры), соответствовавшие усложнявшимся задачам управления мировыми процессами, массами, с определенного этапа – информацией, культурой (психоисторией). И эти структуры должны были быть тайными, закрытыми, поскольку создание публичных структур – процесс, во-первых, долгий, процедурный; во-вторых, обязанный учитывать широкие интересы.
Подчеркну еще раз: масштаб, сложность и закрытость, то есть сфера деятельности К-структур и их теневое качество, росли и усиливались пропорционально мировой экспансии капитала, Запада, усложнению современного мира, а также развитию публичной политики, нации-государства и формальной демократии. Иными словами – всего того, что должно сделать процессы управления обществом прозрачными в их рациональности и рациональными в их прозрачности.
На это, собственно, и претендует буржуазное общество. И ставит себе это в заслугу, скрывая в тени, во внутренних серых зонах, уводя в них все то, что не должно быть прозрачным для массового взгляда и не может быть представлено как рациональное большинству населения, поскольку не соответствует его интересам или прямо противоречит им. Как заметил Майкл Паренти, в буржуазном государстве тратятся три доллара из правительственных денежных средств для защиты одного доллара частных инвестиций, но для этого нужно либо задурить людям голову пропагандой, либо провернуть все дельце втайне.
И дело здесь не только в классовых различиях и несовпадении экономических интересов верхов и основной массы населения. Дело еще и в другом: конкретно эти различия и несовпадения проявляются в эпоху капитализма в противостоянии наднациональной (и стремящейся к созданию своей наднациональной, мирового уровня организации) верхушки и национально организованного населения.
Формально господствующие группы являются частью своих наций и, следовательно, наций-государств. Более того, у значительной их части есть национальные классовые интересы, то есть здесь налицо и содержательная принадлежность. Однако интересы существенного сегмента буржуазии объективно наднациональны и интернациональны (это и есть одно из главных внутренних противоречий буржуазии, ее национально-интернациональная нетождественность самой себе). Вообще нужно сказать, что подлинными интернационалистами вопреки мнению Маркса, Энгельса и других являются не пролетарии, а буржуа. История Интернационалов, особенно Второго, – красноречивое тому свидетельство. «Интернационалы» буржуазии – капинтерн, фининтерн – оказались в конечном счете эффективнее всех антикапиталистических Интернационалов.
Разумеется, социализм/коммунизм как движение и система возникает как антагонист капсистемы. Но оформляется он прежде всего на международном уровне, а не на уровне национально-государственном. Поле его деятельности, масштаб, важнейшие характеристики – такие же, как у международного капитала, которому он противостоит, с которым борется (причем сама эта борьба расчищает поле для будущего существования – и будущих битв). Но не только борется, имеет место и сотрудничество – косвенное, наведенное, а иногда и прямое.
На рубеже XIX-XX веков такими будущими противниками, одновременно боровшимися друг против друга и совместно – с империями XIX века, были мировой социализм/коммунизм и мировой же фининтерн. Их связывал принцип единства и борьбы противоположностей. Это единство среднесрочных интересов проявилось и в закулисном механизме русской революции 1905-1907 годов, и в еще большей степени – в обеих революциях 1917 года, когда международный капитал действовал рука об руку с социалистами, сначала с умеренными, а потом – с крайне левыми.
Я уже не говорю о контактах 1960-1970-х годов между советским и американским руководством, в которых отражалось стремление не только тайно договориться верхушкам двух стран, но и создать некую наднациональную координационную структуру поверх системных барьеров. Внешним проявлением такого стремления было, в частности, создание Международного института прикладного системного анализа в Вене как некой ширмы, как акции прикрытия основной операции. В конечном счете эта операция обернулась против советского руководства, оно попало в западню и проиграло, а сами контакты из поначалу равноправных отношений превратились в отношения международных хозяев и русских приказчиков – наподобие комиссии «Гор-Черномырдин».
Важно зафиксировать следующее: природа и логика развития капитализма ведут к трем последствиям. Во-первых, возникает международный слой, интересы которого в основном не совпадают с национально-государственными интересами, а потому требуют особого, преимущественно тайного организационного оформления. Во-вторых, образуется международное социалистическое/коммунистическое движение, интересы которого в основном тоже не совпадают с национально-государственными интересами – и потому, что цели и задачи движения имеют мировой характер, и потому, что движение это противостоит легальной власти. А это, в свою очередь, становится двойной причиной превращения как международных, так и страновых оргформ коммунизма в К-структуры. В-третьих, у действующих на одном – наднациональном – поле двух кластеров К-структур, двух заговоров – международно-капиталистического и международно-коммунистического, – несмотря на теоретический долгосрочный антагонизм, нередко совпадают среднесрочные интересы, особенно по линии объектов борьбы.
В результате между ними возникает сверхтайное – сетевое, косвенное, а иногда и непосредственное (финансирование, дипломатическая помощь, информационная война и т.п.) – взаимодействие. Перед нами сверхзаговор, тайны которого охраняются особо тщательно обеими сторонами, а попытки прояснить ситуацию отметаются представителями обеих сторон как клевета или дешевая конспирология.
Цель интернационал-коммунистов – слом системы, революция, земшарная республика во главе с коммунистической контрэлитой, иными словами – новая система. Цель интернационал-капиталистов, фининтерна – мировая капиталистическая система без империй и с максимально ослабленным нацией-государством, то есть иная, новая структура капиталистической же системы.
В период социальных кризисов – например, в ситуации снижения уровня мировой прибыли – объект борьбы у интернационалистов был один и тот же, но в разной ипостаси: коммунисты боролись против него как против системы, а капиталисты – только как против структуры, на смену которой они готовили новую структуру той же системы. В этой борьбе коммунисты пытались использовать фининтерн как антисистемный ледокол международного уровня (впрочем, конкретные результаты редко всерьез выходили за национально-государственные рамки), тогда как интернационал-капиталисты использовали социалистическое движение для структурной перестройки, для перезагрузки матрицы в духе фильма «Матрица-2».
Противостоять двуручному – системно-антисистемному – мечу, двойному – финансово-политическому – удару было очень трудно. Крушение империй в два первых десятилетия XX века свидетельствует об этом со всей очевидностью. Надо ли говорить, что интернациональные верхушки – капиталистическая и коммунистическая – должны были развивать свою совместную или по крайней мере параллельную деятельность в качестве сверхтайного заговора – тем более сверхтайного, что в своей пропаганде и те и другие призывали, во-первых, к открытой и честной публичной политике, во-вторых – к непримиримой, не на жизнь, а на смерть, борьбе друг с другом?..
Источник: http://discussiya.com/2009/12/28/conspirology/ |
